Любовь, сексуальность и матриархат: о гендере - Эрих Зелигманн Фромм

хозяин заставлял человека неотступно трудиться и стремиться к успеху, ни минуты не позволяя ему быть самим собой и наслаждаться жизнью. В человеке развился дух недоверия и враждебности, направленных не только на внешний мир, но и на него самого.

Этот современный тип человека был эгоистичен в двояком смысле: он мало заботился о других и беспокоился о собственной выгоде. Но был ли этот эгоизм действительно заботой о себе как об индивидууме со всем его интеллектуальным и чувственным потенциалом? Не стал ли «он» придатком социально-экономической роли, винтиком в экономическом механизме, пусть иногда и важным? Не был ли он рабом этого механизма, даже если субъективно полагал, что выполняет собственные приказы? Тождественен ли его эгоизм любви к себе или, наоборот, коренился в самом ее отсутствии?

Мы должны повременить с ответом на эти вопросы, так как нам нужно еще закончить краткий обзор доктрины себялюбия в современном обществе. Табу на эгоизм далее укрепилось в авторитарных системах. Одним из идеологических краеугольных камней национал-социализма является принцип «Общественное благо важнее частного» («Gemeinnutz geht vor Eigennutz»). Согласно первоначальной методике пропаганды национал-социализма, мысль была сформулирована в форме, которая позволяла рабочим поверить в «социалистическую» часть нацистской программы. Однако если мы рассмотрим ее значение в контексте всей нацистской философии, то увидим, что подразумевается следующее: индивидуум не должен ничего желать для себя; ему следует находить удовлетворение в устранении своей индивидуальности и в причастности в качестве крохотной частицы к великому целому народа, государства или лидера как символа. В то время как протестантизм и кальвинизм, даже подчеркивая ничтожность отдельно взятого человека, проповедовали индивидуальную свободу и ответственность, нацизм фокусировался по большей части на первом. Исключением считались только «рожденные» быть предводителями, но даже они должны были ощущать себя орудиями кого-то, стоящего выше в иерархии, а верховный лидер – воспринимать себя орудием судьбы.

Учение о том, что любовь к себе тождественна «себялюбию» и противопоставлена любви к ближним, пронизывает теологию, философию и все проявления нашей повседневной жизни; было бы удивительно не обнаружить ту же доктрину в научной психологии, но уже как якобы объективную констатацию фактов. В качестве иллюстрации можно привести фрейдовскую теорию нарциссизма. Вкратце, Фрейд утверждает, что в человеке заложен определенный объем либидо. Изначально у младенца объектом всего либидо является собственная личность ребенка – таков первичный нарциссизм. Позже либидо перенаправляется от собственной личности на другие объекты. Если же «объектные отношения» человека оказываются заблокированными, либидо отделяется от объекта и возвращается к собственной личности – это вторичный нарциссизм. Согласно Фрейду, существует почти механическое переключение между любовью к своему Я и любовью к объектам.

Чем больше любви я направляю на внешний мир, тем меньше люблю себя, и наоборот. Исходя из этого, Фрейд описывает феномен влюбленности как обеднение любви к себе, потому что вся любовь обращается к внешнему объекту. Фрейдовская теория нарциссизма содержит, в сущности, ту же идею, которая пронизывает протестантскую религию, идеалистическую философию и повседневные формы современной культуры. Это само по себе не указывает на то, прав он или нет. Однако такой перевод общего принципа в категории эмпирической психологии дает нам прочное основание для исследования этого принципа.

Возникают следующие вопросы: поддерживают ли психологические наблюдения то утверждение, что между любовью к себе и любовью к другим существует фундаментальное противоречие и переключение? Являются ли любовь к себе и себялюбие одним и тем же феноменом? Есть ли между ними отличия или, быть может, они вовсе противоположны?

Прежде чем обратиться к обсуждению эмпирической стороны проблемы, можно отметить, что с философской точки зрения представление о противоположности любви к другим и любви к себе несостоятельно. Если любить ближнего своего, потому что он – человек, добродетельно, то почему не следует любить и самого себя? Принцип, провозглашающий любовь к человеку, но запрещающий любить себя, отделяет меня от всех прочих человеческих существ. Но для того, чтобы глубже всего испытать переживание человеческого существования, его нужно прожить в связи с самим собой. Нет такой общности людей, в которую не включен я сам. Доктрина, провозглашающая такое исключение, уже самим этим фактом доказывает свою объективную неискренность.

Здесь мы подошли к тем психологическим посылкам, на которых строятся выводы данной статьи. В общем и целом эти идеи таковы: не только другие люди, но и мы сами являемся «объектом» наших чувств и установок; наши отношения с другими и с собой не просто не противоречат друг другу – они по большей части параллельны. (Эта точка зрения подчеркивается у Хорни – см. Horney 1939, особенно главы 5 и 7.) В применении к обсуждаемой проблеме это значит, что любовь к другим и любовь к себе ни в коей мере не исключают друг друга. То же самое можно сказать о ненависти к другим и ненависти к себе. Соответственно можно сказать, что установка на любовь к себе обнаруживается у тех, кто способен хотя бы немного любить других. Ненависть к себе неотделима от ненависти к другим, даже если на первый взгляд кажется, что верно противоположное. Иными словами, в части разграничения между «объектами» и собой любовь и ненависть принципиально неразделимы.

Чтобы разъяснить это положение, необходимо обсудить проблему ненависти и любви. Что касается ненависти, можно выделить «реактивную ненависть» и «ненависть, обусловленную характером». Под реактивной ненавистью я подразумеваю ту, которая, в сущности, является реакцией человека на угрозу его жизни, безопасности, идеалам или тому другому человеку, кого он любит и с кем себя отождествляет. Ее предпосылкой служит положительное отношение человека к своей жизни, к другим людям и к идеалам. Там, где существует могучее утверждение жизни, обязательно возникает сильная ненависть, если на жизнь нападают. Там, где есть любовь, обязательно всколыхнется ненависть, если на любимого человека нападут. Если человек страстно стремится к чему-либо и объект его стремления подвергается нападкам, в нем обязательно вспыхнет ненависть к нападающему. Такая ненависть – контрапункт жизни. Она вызывается конкретной ситуацией, ее целью является уничтожение нападающего и, в большинстве случаев, она утихает, когда нападающий оказывается побежден. (Ницше – 1911а, абз. 2 – подчеркивал творческую функцию разрушения.)

Ненависть, обусловленная характером, – иное явление. Безусловно, ненависть, укрепившаяся в структуре характера, когда-то зародилась как реакция на конкретный опыт, пережитый в детстве. Затем она стала чертой характера человека, в котором развилась неприязнь. Эта базовая неприязнь заметна даже тогда, когда она не выливается в явную ненависть. В выражении лица, жестах, голосе, выборе шуток, в мелких ненамеренных реакциях есть что-то такое, что производит на наблюдателя впечатление примет фундаментальной неприязненной установки, которую еще можно описать как постоянную готовность ненавидеть. Это основа, из которой возникает реактивная ненависть, если и когда ее провоцирует конкретный стимул. Эта реакция ненависти может